— Правильно ли я понял, что ты просишь о помощи на полгода?
— Считай меня стажеркой.
— Хорошо. А что потом?
— Как что? Я надеюсь, что стану управляющим, который способен разбираться в практических вопросах руководства и самостоятельно принимать правильные стратегические решения, что смогу обезопасить себя на своем посту от провокаций со стороны соперников. Я также надеюсь, что курс акций вернется на докризисный уровень и ты будешь счастливо получать свои пятнадцать процентов.
— Ты уже знаешь, хотя бы приблизительно, в чем опасность текущего положения дел? С какой стороны исходит угроза? Ты уже анализировала ситуацию?
— Никос, я, кажется, ясно дала понять, что чувствую себя совершенно беспомощной в этих вопросах. То, что я почерпнула из университетского курса, вряд ли можно рассматривать как хорошее подспорье для руководителя высшего звена. Без твоей помощи я и мой пост — отличная добыча для авантюристов. В данном случае я полностью уповаю на твою поддержку. Я надеюсь, что ты правильно оценишь ситуацию, что сам быстро во всем разберешься. А я первое время буду наблюдать, внимать тебе и учиться. Иными словами, я приглашаю тебя в качестве эксперта по кризисному управлению.
Трейси взглянула на Никоса. Он, раздумывая, молчал.
— Я сказала все, что собиралась. Еще два дня я буду в Афинах. Отель «Лагониси».
— Хорошо, Трейси. Я могу ответить тебе уже сейчас. Давай пройдемся.
Никос, поддерживая Трейси под руку, спустился с ней на берег.
— Пожалуй, следовало попрощаться с мистером Падакисом.
— Я позвоню ему завтра, — сказал Никос.
На берегу он проводил ее к лимузину с затемненными стеклами, припаркованному у пирса. По дороге в машине Никос сделал несколько важных звонков и вел разговор то по-английски, то по-гречески: он говорил корректно, но неизменно жестко. Когда он убрал телефон, Трейси решилась спросить:
— Теперь, когда мы одни, что ты можешь мне сказать?
— Твой дед был не из тех, кто тратит время на пустую болтовню. Ты как он. Но скажи мне, как тебе моя страна, моя родина?
— В Греции я впервые. Я вообще мало где была, разве что на Французской Ривьере и в Швейцарии. Но могу прямо сказать, что греческий ландшафт поистине восхитителен. Дух захватывает, когда думаешь о тех великих событиях, которые происходили на этих просторах. Но даже если смотреть на все взглядом невежды и просто наблюдать, как лунный свет ложится на морскую гладь или освещает вершины гор, то и тогда начинаешь любить эту землю только за то, что она такая красивая... Почему ты так на меня смотришь?
— Поражаюсь твоему спокойствию.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что твоя мать умерла всего несколько дней назад, а ты так спокойно рассуждаешь о ландшафте Греции.
— Всю мою жизнь я слышу попреки. Мой дед не обходил комментарием ни один мой поступок. Каждое сказанное мною слово он подвергал жестокому суду. Я думала, что с его смертью освободилась от такого отношения... Что касается смерти моей мамы, которую я любила так, как никого и никогда не буду любить, то скажу тебе вот что: у нее был рак. Она болела долго и мучительно. Она болела годы, в последнее же время я старалась не отходить от нее. Мы обе выплакали много слез, зная, что смерть неизбежна. Мы простились друг с другом. Она тяжело и мужественно умирала. Ее смерть означала конец тем мучениям, на которые ее обрекла болезнь. Да, я приехала в Грецию, взошла на борт яхты, где веселые люди слушают музыку и попивают шампанское. Да, я наслаждаюсь красотами твоей родины. Но если ты видишь в этом только безразличие к смерти мамы, то ты очень несправедлив ко мне.
— Убедила. Я согласен быть твоим наставником, пока в этом есть необходимость. С тебя довольно?
— И это все, что ты можешь мне сказать? — в недоумении спросила Трейси.
— Пока — все.
— А ты можешь сказать, куда нас везет твой шофер?
— В мою афинскую квартиру. Я уже распорядился, чтобы домработница подготовила комнату для тебя — мою комнату для гостей.
— Не хотелось никого притеснять. Я сняла номер в отеле.
— Трейси, все, что я делаю для тебя, я делаю исключительно в память о Диане, которую я очень любил и уважал как женщину и человека.
— Я благодарна маме за многое, и за память, которую она оставила о себе, в том числе, — с улыбкой произнесла Трейси, втайне обиженная его признанием. Поэтому она иронически прибавила: — Если тебя смущает моя репутация, то я обязуюсь вести себя хорошо. Только, прошу тебя, не повторяй в каждом предложении, что эта Трейси Лоретто недостойный человек.
— Мне безразлично, какой человек эта Трейси Лоретто. Я могу взять на себя ответственность только за благополучие наследницы Пола Лоретто. Твоя частная жизнь меня совершенно не интересует.
— Хорошо, но если ты согласен взять на себя такую ответственность, тебе часто придется бывать в Буффало. Ты мог бы останавливаться в особняке деда и занимать любое количество комнат, хоть целый этаж.
— У меня отвращение к этим псевдоаристократическим американским мавзолеям.
— Когда мама была жива, мы обсуждали возможность организации в особняке Лоретто центра поддержки эмигрантов, прибывших из Италии, центра, в котором бы располагалась столовая для малоимущих, комнаты для ночлега, предназначенные бездомным, и классы для профессионального переобучения.
— У Дианы всегда было много светлых идей.
Это была идея Трейси, которую ее мать всецело поддерживала. Однако это была идея самой Трейси. Никос же был слишком предубежден в отношении нее и даже не допускал такой мысли.